inthebalanceru (![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png)
inthebalanceru) wrote2014-09-13 12:03 pm
inthebalanceru) wrote2014-09-13 12:03 pm
Entry tags:
208a. Ангелы страшатся #2 (Начало)
Оригинал взят у ![[livejournal.com profile]](https://www.dreamwidth.org/img/external/lj-userinfo.gif)
double_bind в 208a. Ангелы страшатся #2 (Начало)
Перед тем, как двинуться дальше, я хочу подробнее остановиться на контрасте, проведенном Карлом Густавом Юнгом [1] между Плеромой и миром Творения. Это даст нам альтернативную исходную точку для построения эпистемологии, гораздо более здравую, нежели отделение разума от материи, приписываемое Рене Декарту. Вместо старого картезианского дуализма, рассматривающего разум и материю как особые, раздельные сущности (субстанции), я хочу поговорить о природе ментального процесса или мысли в самом широком смысле слова, а также об отношениях между "мыслью" и материальным миром.
Я собираюсь включить в категорию ментального процесса ряд феноменов, которые большинство людей не считает процессами мышления. Например, я собираюсь включить туда те процессы, посредством которых мы с вами получили свое анатомическое строение: команды, фальстарты, самокорректировки, пассивное следование обстоятельствам и т.д., которые стоят за дифференциацией и развитием эмбриона. Для меня "эмбриология" -- это ментальный процесс. Я также собираюсь включить туда еще более загадочные процессы, благодаря которым получается так, что формальные соотношения, характерные для нашей анатомии, наблюдаются и у человекообразной обезьяны, и у лошади, и у кита. Зоологи называют их гомологии. Тем самым, вместе с эмбриологией я включу в термин "ментальный процесс" и эволюцию.
Вместе с этими крупными разделами -- биологической эволюцией и эмбриологией -- я собираюсь включить все те меньшие обмены информацией и директивами, происходящие как внутри, так и между организмами, которые в совокупности и называются жизнь.
Фактически, везде, где суть наших объяснений сводится к информации (или сравнению), там, с моей точки зрения, присутствует ментальный процесс. Информацию можно определить как небезразличное различие (difference that makes a difference) [2]. Концевой орган восприятия -- это сравнивающее устройство (компаратор), прибор, реагирующий на различие. Разумеется, наши концевые органы восприятия материальны, однако именно эта чувствительность к различию дает основание видеть в их функционировании нечто "ментальное". Сходным образом, типографская краска на данной странице материальна, однако в самой краске моих мыслей не найти. Даже на самом элементарном уровне краска не является сигналом или сообщением. Сигналом является различие между краской и бумагой.
Разумеется верно, что наши объяснения и наши книги о неживой материи полны информации. Однако эта информация полностью принадлежит нам, это часть нашего жизненного процесса. Плерома, мир неживой материи, который мы описываем законами физики и химии, сам по себе не содержит никаких описаний. Камень не реагирует на информацию и не использует для поддержания своей внутренней организации директив, информации или метода проб и ошибок [3]. Чтобы реакцию можно было считать поведением, камню пришлось бы использовать свою внутреннюю энергию, как это делают организмы. Но тогда он перестал бы быть камнем. Камень подвержен воздействию "сил" и "импульсов", но не различий.
Я могу описать камень, но он не может описать ничего. Я могу использовать камень как сигнал, например, как пограничный знак. Но само это нéчто не знает ни о каких границах.
Я могу дать камню имя, я могу отличить его от других камней. Но само это нéчто не знает никаких имен и ничего не различает.
Оно использует и не хранит никакой информации.
"Нéчто" не является даже этим нéчто, если только я не различаю его на фоне всей остальной неодушевленной материи.
Что бы ни происходило с камнем и что бы он ни делал, это не становится частью ментального процесса ни одного живого существа, если рядом никого нет. Поскольку для этого потребовалось бы создавать и получать сведения.
Нужно понимать, что хотя в Плероме нет мысли или информации, она тем не менее содержит или служит матрицей для многих других видов закономерностей. Такие закономерности, как инертность, причинно-следственность, связность и несвязность и т.д., имманентны (за неимением лучшего слова) Плероме. Хотя их можно перевести (снова за неимением лучшего слова) на язык мира Творения, где только и может существовать язык, материальный мир остается недоступным, остается кантовской Ding an sich, "вещью в себе", до которой невозможно дотянуться. Мы можем строить догадки, однако будь они хоть осторожными, хоть смелыми, при окончательном анализе становится ясно, что все, что мы можем сказать о Плероме, -- это лишь умозрительные построения, и такие мистики, как Уильям Блейк, откровенно отрицали ее существование.
Мы станем использовать юнговский термин Плерома как обозначение того неживого мира, который описывается физикой и который сам по себе не содержит и не делает разграничений. Однако мы, разумеется, должны делать разграничения при нашем описании этого мира.
Напротив, мы станем использовать термин Творение для обозначения той сферы объясняемого, в которой сами описываемые феномены управляются и определяются различиями, отличиями и информацией.
Хотя в этой дихотомии Плеромы и мира Творения можно усмотреть дуализм, важно ясно понимать, что они никоим образом не раздельны и не разделимы, разве только как разные уровни описания. С одной стороны, весь мир Творения существует внутри и при посредстве Плеромы, при этом использование термина Творение утверждает существование определенных организационных и коммуникативных характеристик, которые сами по себе не материальны. С другой стороны, знание о Плероме существует только в мире Творения. Мы можем встретить их только в сочетании, и никогда раздельно. Законы физики и химии в полной мере относятся к миру Творения, они продолжают действовать, однако недостаточны для объяснения. Таким образом, Плерома и мир Творения не есть отдельные сущности (субстанции), как "разум" и "материя" у Декарта. Для возникновения ментального процесса требуется упорядочение материи, создание областей, где Плерома имеет характерную организацию, позволяющую ей откликаться как на физические события, так и на информацию.
Далее, от понятия ментального процесса можно перейти к вопросу о "разуме". Если это понятие окажется полезным, можно ли далее говорить о "разумах", способных вступать во взаимодействия, в свою очередь характеризующиеся ментальностью? Определение понятия "разум" было одной из главных тем моей книги Разум и природа, где был предложен ряд критериев для опознавания "разума". Пункты этого определения прочно привязывают понятие разума к организации материальных компонентов:
Если вы рассмотрите эти критерии, вы увидите, что они применимы ко множеству хорошо знакомых нам сложных сущностей, например животным, людям, а фактически -- к любым организмам. Они также применимы к частям организмов, имеющим определенную автономию в смысле саморегуляции и функционирования: например, отдельным клеткам и органам. Далее, вы можете заметить, что там нет требования существования четкой границы, подобной мембране или окружающей оболочке из кожи. Вы можете также заметить, что это определение включает только некоторые характеристики того, что зовется "живым". В результате, оно оказывается применимым к гораздо более широкой сфере сложных феноменов, называемых "системы", включая системы, состоящие из множества организмов, или системы, некоторые части которых живые, а некоторые -- нет, и даже системы, в которых нет живых частей. Оно описывает нéчто, что может получать информацию, и может -- посредством саморегуляции или самокоррекции, обеспечиваемой циркулярными причинно-следственными цепями, -- поддерживать истинность определенных утверждений относительно себя самого. Сочетание этих двух факторов создает зачатки индивидуальности. В отличие от камня, описываемый нами разум действительно "этот". Тем не менее, нет причин считать, что эта сущность будет сознательной или способной к самовоспроизведению, подобно разумам, входящим в число наших друзей или родственников. Данный разум скорее всего будет компонентом или подсистемой внутри большего и более сложного разума, подобно тому, как отдельная клетка может быть частью организма или индивидуум может быть частью сообщества. Мир ментального процесса раскрывается подобно вложенным друг в друга китайским шкатулкам. Это самоорганизующийся мир, где информация порождает дальнейшую информацию.
[Эта книга главным образом посвящена определенным характеристикам интерфейса [4] между Плеромой и миром Творения, а также интерфейсам между различными видами ментальных подсистем, включая отношения между индивидуумами, человеческими сообществами и экосистемами. Особо нас интересует то, каким образом наши представления о таких интерфейсах связаны с основами эпистемологии и религии. При этом мы постараемся не забывать, что поскольку с точки зрения любых человеческих целей существующее идентично доступному для знания, невозможно четко разделить эпистемологию и онтологию.]
Когда некоторым первым, первичным актом различения мы отличаем мир Творения от Плеромы, мы учреждаем науку Эпистемологию, правила мышления. И наша Эпистемология будет хорошей эпистемологией до тех пределов, пока закономерности Плеромы правильно, надлежащим образом отображаются в нашем мышлении. До тех пределов, пока наше понимание мира Творения (т.е. всей эмбриологии, биологической эволюции, экологии, мышления, любви и ненависти, человеческих организаций и т.д., -- всего того, что требует совершенно других видов описаний, нежели наши описания неживого материального мира) может беспрепятственно дедуктивно произрастать из первичного шага нашей Эпистемологии.
Я полагаю, что первые эпистемологические шаги Декарта -- разделение "разума" и "материи", а также его когито -- заложили плохие предпосылки для Эпистемологии, возможно даже в конечном счете сделавшие ее смертоносной. Я думаю, что юнговское положение о связи между Плеромой и миром Творения есть гораздо более здравый первый шаг. Юнговская эпистемология начинается со сравнения различий, а не с материи.
Поэтому я определяю Эпистемологию как науку, изучающую процесс получения знания, т.е. изучающую взаимодействие a) способности реагировать на различия и b) материального мира, в котором такие различия каким-то образом берут начало. Нас интересует интерфейс между Плеромой и миром Творения.
Существует более традиционное определение эпистемологии, гласящее, что эпистемология -- это философское исследование того, каким образом знание возможно. Я предпочитаю свое определение: исследование того, каким образом знание создается. Оно включает мир Творения в большую и предположительно безжизненную сферу Плеромы. Мое определение также напрямую определяет Эпистемологию как изучение феноменов границы раздела (интерфейса), а также как ветвь естествознания.
Позвольте мне для начала упомянуть базовую характеристику интерфейса между Плеромой и миром Творения, что, возможно, поможет определить направление дальнейших размышлений. Я имею в виду то общее обстоятельство, что интерфейс между Плеромой и миром Творения есть пример контраста между "картой" и "территорией". Можно сказать, это первичный и самый фундаментальный контраст. Это тот контраст, к которому когда-то привлек внимание Альфред Коржибский (Korzybski, 1941), и который остается базовым как для всех здравых эпистемологий, так и для Эпистемологии.
Любой человеческий индивидуум, как и любой организм, имеет свои личные привычки создания знания. Равно, любая культурная, религиозная или научная система культивирует определенные эпистемологические привычки. Эти индивидуальные или локальные (узко-местные) системы здесь упоминаются как "эпистемологиии", с маленькой буквы "э". Уоррен Мак-Каллох говорил, что у людей, претендующих на обладание прямым знанием, т.е. на отсутствие эпистемологии, эпистемология есть, но просто очень плохая.
Задача антропологов -- сравнить между собой многочисленные и разнообразные системы и, возможно, выяснить цену, которую путаные системы платят за свои ошибки. Увы, большинство узко-местных эпистемологий, как личных, так и культурных, постоянно ошибается. Они путают карту с территорией и ошибочно полагают, что правила вычерчивания карты внутренне присущи природе территории, изображаемой на карте.
Нижеследующие принципы правильного мышления и коммуникации относятся к свойствам карт, т.е. свойствам ментального процесса, поскольку в Плероме нет ни карт, ни имен, ни классов, ни их членов.
Карта -- это отнюдь не территория.
Имя -- это отнюдь не поименованная вещь.
Имя имени -- это отнюдь не имя. Вы помните разговор Алисы с Белым рыцарем из кэрроловской Алисы в Зазеркалье? Алисе надоело слушать песни, и когда ей предлагают послушать еще одну, она спрашивает, как она называется. «Название песни называется "Глазки трески"» -- отвечает Белый рыцарь. «Вот, значит, как называется эта песня» -- говорит Алиса. «Нет, ты не поняла, -- говорит Белый рыцарь, -- это не название песни, это название названия». [5]
Член класса -- это отнюдь не класс (даже если в классе всего один член).
Класс не может быть членом самого себя.
В некоторых классах нет членов [в математике такие классы или множества называются "пустыми" -- прим.пер.]. (Если, например, я заявляю: «Я никогда не читаю то, что напечатано мелким шрифтом», то класс событий, заключающихся в прочтении мной мелкого шрифта, пуст.)
В отличие от Плеромы, в мире Творения есть только имена, карты и имена отношений. И тем не менее, имя имени -- это не имя, а имя отношений -- это не отношения даже тогда, когда отношения между A и B относятся к тому типу, на который мы указываем, когда говорим, что A -- это имя B.
Эти ограничивающие условия неизменны и непреложны. Их истинность необходима, и их признание дает что-то вроде свободы, или, если хотите, является необходимым условием мастерства. Будет интересно сравнить их с другими базовыми компонентами Эпистемологии, например, Вечными истинами бл. Августина или архетипами Юнга, и посмотреть, как они соотносятся с интерфейсом.
Бл. Августин был не только богословом, но и математиком. Он жил в городе Гиппо Региус в Северной Африке [6] и был, вероятно, скорее семитом, чем индоевропейцем, что в данном контексте означает, что он был в прекрасных отношениях с алгебраической мыслью. Как я понимаю, именно арабы привнесли в математику понятие "любой", таким образом создав алгебру, которую мы по-прежнему называем арабским словом "аль-джебр".
Эти истины были довольно простыми утверждениями, и здесь я обычно цитирую Уоррена Мак-Каллоха (McCulloch, 1965), которому я многим обязан:
Вечные истины бл. Августина были сформулированы прямо и грубо, но, я думаю, он согласился бы и с более современными версиями. Например такой: уравнение X+Y=Z разрешимо и однозначно разрешимо (есть только одно решение) для любых значений X и Y, при условии, что имеется согласие в отношении всех шагов и операций. Если "количественые величины" соответствующе определены, и если "операция сложения" соответствующе определена, то уравнение X+Y=Z будет однозначно разрешимо. И Z будет иметь ту же природу, что и X и Y.
Однако насколько же велика дистанция от прямого заявления "7+3=10" до наших осторожных обобщений, подстрахованных определениями и условиями! В определенном смысле, мы перетянули арифметику на другую сторону линии, отделяющей мир Творения от Плеромы. Это утверждение больше не имеет привкуса обнаженной истины и выглядит как артефакт, продукт человеческой мысли, причем мысли конкретных людей из конкретной эпохи и культуры.
Значит ли это, что Вечные истины бл. Августина -- это только сопутствующие продукты специфических идей или обычаев, взращиваемых в различные эпохи в различных культурных системах?
Я антрополог и по профессии, и по образованию, и идея культурного релятивизма -- это часть антропологической ортодоксии. Однако насколько далеко может заходить культурный релятивизм? Что сторонник культурного релятивизма может сказать о Вечных истинах? Не уходит ли арифметика корнями в неизменный скальный грунт Плеромы? И как вообще можно говорить о таких вещах?
Есть ли вообще такой предмет исследования, как Эпистемология, с большой буквы "Э"? Или все сводится к узко-местным и даже личным эпистемологиям, любая из которых так же хороша и так же верна, как и любая другая?
Вопросы такого рода возникают при попытке рассмотрения интерфейса между Плеромой и миром Творения, и ясно, что арифметика располагается очень близко к этой границе.
Эти вопросы не следует отвергать как "абстрактные" или "интеллектуальные", и потому лишенные содержания. Эти абстрактные вопросы ведут нас к вещам, напрямую затрагивающим людей. Вопросы какого рода мы задаем, когда спрашиваем: "Что такое ересь?" или "Что такое таинство?" Это глубоко человеческие вопросы. Для миллионов людей это вопросы жизни и смерти, здравомыслия и безумия, и ответы на них (если они вообще есть) скрыты в парадоксах, порождаемых границей между миром Творения и Плеромой, той линией, которую гностики, Юнг и я ставят на место картезианского разделения разума и материи. Эта линия поистине является мостом или путем прохождения сообщений.
Возможно ли заблуждаться на уровне Эпистемологии? Заблуждаться в самых основах мышления? Христиане, мусульмане, марксисты (и многие биологи) говорят "да". Они называют такие ошибки "ересью" и приравнивают их к духовной смерти. Другие религии: индуизм, буддизм, прочие откровенно плюралистические религии словно не знают этой проблемы. Возможность Эпистемологической ошибки не знакома их эпистемологиям. В нынешней Америке практически ересью считается мнение, что основания мышления имеют какое-то значение; считается, что подвергать людей анафеме за Эпистемологические ошибки -- недемократично. Если религии имеют отношение к Эпистемологии, то как объяснить тот факт, что в некоторых понятие "ересь" есть, а в некоторых -- нет?
Я думаю, что эта история уходит вглубь времен к самой изощренной религии из всех известных -- к пифагорейству. Как и бл. Августин, пифагорейцы знали, что некоторые из корней Истины (не все) находятся в нумерологии, в числах. История эта довольно неясная, вероятно потому, что нам трудно увидеть мир глазами пифагорейцев. Произошло, как будто, следующее: египетская математика была чистой арифметикой, всегда конкретной, так и не сделавшей скачка от "7+3=10" к "X+Y=Z". В их математике не было ни дедукции, ни доказательств в нашем понимании. У греков доказательства появились примерно в V в. до н.э., однако простая дедукция была не более, чем игрушкой до открытия доказательства невозможности методом reductio ad absurdum. У пифагорейцев был ряд теорем (в наше время в школе их не проходят) об отношениях четных и нечетных чисел. Высшей точкой этого ряда было доказательство, что гипотенуза равнобедренного прямоугольного треугольника с единичными катетами несоизмерима, т.е. что √2 не может быть выражен отношением никаких целых чисел, или же что не существует рациональной дроби, квадрат которой был бы равен 2 [7].
Это открытие произвело на пифагорейцев ошеломляющее впечатление и стало их центральной тайной (но почему тайной?), эзотерической доктриной их религии [8]. Их религия была основана на дискретности последовательности музыкальных гармоник, что демонстрировало, что дискретность, несомненно, реальна и прочно обоснована строгой дедукцией.
А теперь они столкнулись с доказательством несуществования. Дедукция сказала "нет".
Как эту историю вижу я, с этого момента нельзя было не "верить", не "видеть" и не "знать", что противоречия между общими положениями высокого уровня всегда ведут к умственному хаосу. С этого момента понятие о ереси (представление, что Эпистемологическая ошибка может быть смертоносной) стало неизбежным.
Весь этот пот, слезы и даже кровь были пролиты по поводу весьма абстрактных утверждений, Истинность которых, как кажется, и известном смысле лежит вне человеческого разума.
Как кажется мне, утверждения, интересовавшие бл. Августина и Пифагора, и которые Августин назвал Вечными истинами, в известном смысле скрыты в Плероме и только ждут, пока какой-то ученый их обозначит. Если, например, человек пересыпает чечевицу или частицы песка из одного сосуда в другой, он не пересчитывает эти частицы, однако внутри массы этих частиц по-прежнему верно, что "7 песчинок + 3 песчинки = 10 песчинок". Или же непременно станет верным, если кто-то внедрится туда и посчитает (возможно, это мог бы сделать для нас призрак епископа Беркли [9], дабы убедиться, что истина неизменна, есть там мы, или нет).
В этом смысле в Плероме есть множество безымянных закономерностей, готовых быть обнаруженными. Однако в отсутствие организмов, для которых различия небезразличны, некому провести разграничения и различия, нужные для анализа. (Епископ Беркли забыл о траве и белках в лесу, для которых звук падающего дерева небезразличен и наделен смыслом.)
Я хочу предельно прояснить контраст между закономерностями Плеромы и закономерностями, существующими внутри ментальных и органических систем, а именно неизбежными ограничениями и паттернами ментального процесса, например, кодированием и логической типизацией.
Знаменитый двойной вопрос Уоррена Мак-Каллоха "Что есть число, коль скоро человек может его знать, и что есть человек, коль скоро он может знать число?" (McCulloch, 1965) приобретает совершенно другую окраску и порождает новые трудности, если мы заменим совершенно безличное понятие "числа" на некую архетипическую сущность. Юнговские архетипы претендуют на то, что могут выходить за границы узко-местных понятий, однако они категорически принадлежат к миру Творения.
Что есть отец, коль скоро мужчина, женщина или ребенок могут его знать, и что есть мужчина, женщина или ребенок коль скоро они могут знать отца?
Позвольте мне предложить вам пример, который в полевой антропологии мы назвали бы аборигенным текстом. Это -- ключевое положение некоторой культуры:
В этом отрывке скрыто столько эпистемологии, что разбираться с ней можно очень долго.
Сами эти слова благословлены -- "святятся", используя их собственное выражение, -- евангельским рассказом, согласно которому Иисус порекомендовал своим ученикам повторять эту молитву несчетное число раз (Матф. 6:9). В любой христианской службе эти слова странным образом предстают твердым основанием, на котором стоит вся структура. Эти слова -- как знакомая тема, к которой ритуал постоянно возвращается, не как к логической предпосылке, а скорее как музыка возвращается к исходной теме или фразе.
И если квази-плероматические истины бл. Августина и Пифагора имеют корни в логике или математике, здесь нам надо поискать что-то другое.
Это -- язык метафоры, причем язык очень странный.
Для начала нам понадобятся какие-то контрастирующие данные, чтобы показать, что мы находимся в сфере эпистемологии с маленькой буквы "э". (Если вам хочется поискать абсолютную Эпистемологию среди метафор, то вам придется подняться на уровень или даже два выше…)
Когда на Бали шаман, называемый балиан, входит в состояние измененного сознания, он (или она) говорит голосом бога, выражаясь так, как это приличествует богу. И когда этот голос обращается к обычным взрослым смертным, он называет их "папа" или "мама". Ведь балийцы представляют себе отношения между богами и людьми как отношения между детьми и родителями, причем в этих отношениях боги -- это дети, а люди -- родители.
Балийцы не ожидают от своих богов ответственности. Они не чувствуют себя обманутыми, если боги капризничают. Напротив, они радуются небольшим капризам и чарам, которые демонстрируют боги, временно воплощенные в шаманах. Как это непохоже на нашего дорогого библейского Иова!
Таким образом, специфическая метафорическая связь отцовства и божественности отнюдь не является непреложной или универсальной. Другими словами, "логика" метафоры -- это нечто совершенно другое, нежели логика истин бл. Августина и Пифагора. Поймите, она не "ложна", а нечто совершенно другое. [Однако может быть так, что хотя частные метафоры имеют узко-местное значение, сам процесс создания метафор имеет более широкий смысл, более того, может быть базовой характеристикой мира Творения.]
Я хочу заострить контраст между истиной метафоры и истиной математиков, которую они преследуют довольно жестокими и бесчеловечными средствами. Позвольте мне для ясности изложить метафору в форме силлогизма. Классическая логика выделила и дала названия ряду силлогизмов, из которых наиболее известен "силлогизм в модусе Barbara" [10]. Он выглядит следующим образом:
Базовая структура этого маленького чудовища, его скелет, строится на классификации. Сократу присваивается предикат "смертности" при помощи его идентификации как члена класса, все члены которого разделяют этот предикат.
Силлогизм метафоры выглядит совсем по-другому:
[Чтобы говорить о силлогизмах такого вида и сравнивать их с "силлогизмом модуса Barbara", мы назовем его «силлогизмом "в модусе травы"».] Неудивительно, что преподаватели классической логики весьма неодобрительно относятся к такому виду аргументации и называют его "предрешением основания" (affirming the consequent) [11]. Такой педантизм совершенно оправдан, если на самом деле осуждается путаница в видах силлогизмов. Однако бороться со всеми силлогизмами "в модусе травы" было бы глупо, поскольку эти силлогизмы есть именно то, из чего состоит естествознание. Мы постоянно встречаем их, когда ищем закономерности в биологическом мире.
Голландский психиатр Эйлхард фон Домарус когда-то заметил (von Domarus, 1944), что шизофреники как правило говорят и действуют на языке силлогизмов "в модусе травы". Я думаю, он также не одобрял такой способ организации знания и жизни. Если я правильно помню, он не заметил, что поэзия, искусство, сновидения, юмор и религия разделяют с шизофренией эту тягу к силлогизмам "в модусе травы".
Однако нравится вам поэзия, сновидения, психоз или нет, в общем и целом верно, что биологические данные обретают смысл и взаимосвязь через силлогизмы "в модусе травы". Вся сфера поведения животных, вся анатомия повторяющихся форм, вся биологическая эволюция -- любая из этих огромных областей внутри самой себя скрепляется воедино силлогизмами "в модусе травы", нравится это логикам или нет [12].
На самом деле все очень просто: чтобы строить силлогизмы модуса Barbara, вы должны иметь идентифицированные классы, должны иметь возможность отделить предикаты от субъектов. Однако вне языка нет ни поименованных классов, ни субъект/предикатных отношений. Следовательно, силлогизмы "в модусе травы" должны быть доминирующим видом сообщения о взаимосвязи идей в любых довербальных областях.
ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ
Сноски
1. В Семи наставлениях мертвым. В последующих работах, например в Ответе Иову, Юнг пользуется этими терминами так, словно относит свои архетипы к Плероме. Возможно, такое использование лучше согласуется с классической и средневековой мыслью, но мне кажется, что его ранняя манера выражаться дает более ясную основу для эпистемологии.
2. Подробнее о переводе терминов Бейтсона см. Предисловие переводчика // Бейтсон Г., Разум и природа: Неизбежное единство, М.: УРСС, 2009.
3. Традиционное название "метод проб и ошибок" может создать ошибочное впечатление, что совершение ошибок является чуть ли целью метода. Было бы правильнее говорить о "методе проб и коррекций", или еще лучше о "методе движения к успеху посредством совершения пробных действий, получения реакции, внесения коррекций и совершения новых пробных действий". Это -- циклический процесс, охваченный отрицательной обратной связью. (прим.пер.)
4. Понятие "интерфейс" (interface) двояко: это одновременно и граница раздела неких сущностей, и область контакта, взаимодействия этих сущностей. В сфере информационных технологий известно множество видов интерфейсов: аппаратные, программные, пользовательские, цифровые, аналоговые и т.п. (прим.пер.)
5. ГБ использует этот пример из Алисы, чтобы перейти от Коржибского к теории логических типов. (прим. МКБ)
6. Ныне Аннаба, Алжир. (прим.пер.)
7. Грегори заинтересовался этим вопросом под влиянием статьи Кёртиса Уилсона "К вопросу об открытии дедуктивной науки" (Wilson, 1980). (прим. МКБ)
8. Однако Платон знал о несоизмеримости диагонали квадрата и упоминает об этом в произведениях "Законы" и "Теэтет". (прим.пер.)
9. Беркли (Berkeley), Джордж (1685-1753), английский философ, епископ в Клойне, Ирландия. В "Трактате о началах человеческого знания" (1710) утверждал, что внешний мир не существует независимо от восприятия и мышления; бытие вещей состоит в их воспринимаемости. (прим.пер.)
10. Barbara, Celarent, Darii, Ferio и т.д. -- средневековые мнемонические имена для аристотелевых силлогизмов. (прим.пер.)
11. Тип ошибочного умозаключения, также известен под названиями begging the question, petitio principii. (прим.пер.)
12. ГБ развил эти соображения в ответ на критику Ником Хамфри (Humphrey, 1979) аргументации Разума и природы, которая, можно сказать, имеет следующий вид:
double_bind в 208a. Ангелы страшатся #2 (Начало)2. Мир ментального процесса (ГБ)
Перед тем, как двинуться дальше, я хочу подробнее остановиться на контрасте, проведенном Карлом Густавом Юнгом [1] между Плеромой и миром Творения. Это даст нам альтернативную исходную точку для построения эпистемологии, гораздо более здравую, нежели отделение разума от материи, приписываемое Рене Декарту. Вместо старого картезианского дуализма, рассматривающего разум и материю как особые, раздельные сущности (субстанции), я хочу поговорить о природе ментального процесса или мысли в самом широком смысле слова, а также об отношениях между "мыслью" и материальным миром.
Я собираюсь включить в категорию ментального процесса ряд феноменов, которые большинство людей не считает процессами мышления. Например, я собираюсь включить туда те процессы, посредством которых мы с вами получили свое анатомическое строение: команды, фальстарты, самокорректировки, пассивное следование обстоятельствам и т.д., которые стоят за дифференциацией и развитием эмбриона. Для меня "эмбриология" -- это ментальный процесс. Я также собираюсь включить туда еще более загадочные процессы, благодаря которым получается так, что формальные соотношения, характерные для нашей анатомии, наблюдаются и у человекообразной обезьяны, и у лошади, и у кита. Зоологи называют их гомологии. Тем самым, вместе с эмбриологией я включу в термин "ментальный процесс" и эволюцию.
Вместе с этими крупными разделами -- биологической эволюцией и эмбриологией -- я собираюсь включить все те меньшие обмены информацией и директивами, происходящие как внутри, так и между организмами, которые в совокупности и называются жизнь.
Фактически, везде, где суть наших объяснений сводится к информации (или сравнению), там, с моей точки зрения, присутствует ментальный процесс. Информацию можно определить как небезразличное различие (difference that makes a difference) [2]. Концевой орган восприятия -- это сравнивающее устройство (компаратор), прибор, реагирующий на различие. Разумеется, наши концевые органы восприятия материальны, однако именно эта чувствительность к различию дает основание видеть в их функционировании нечто "ментальное". Сходным образом, типографская краска на данной странице материальна, однако в самой краске моих мыслей не найти. Даже на самом элементарном уровне краска не является сигналом или сообщением. Сигналом является различие между краской и бумагой.
Разумеется верно, что наши объяснения и наши книги о неживой материи полны информации. Однако эта информация полностью принадлежит нам, это часть нашего жизненного процесса. Плерома, мир неживой материи, который мы описываем законами физики и химии, сам по себе не содержит никаких описаний. Камень не реагирует на информацию и не использует для поддержания своей внутренней организации директив, информации или метода проб и ошибок [3]. Чтобы реакцию можно было считать поведением, камню пришлось бы использовать свою внутреннюю энергию, как это делают организмы. Но тогда он перестал бы быть камнем. Камень подвержен воздействию "сил" и "импульсов", но не различий.
Я могу описать камень, но он не может описать ничего. Я могу использовать камень как сигнал, например, как пограничный знак. Но само это нéчто не знает ни о каких границах.
Я могу дать камню имя, я могу отличить его от других камней. Но само это нéчто не знает никаких имен и ничего не различает.
Оно использует и не хранит никакой информации.
"Нéчто" не является даже этим нéчто, если только я не различаю его на фоне всей остальной неодушевленной материи.
Что бы ни происходило с камнем и что бы он ни делал, это не становится частью ментального процесса ни одного живого существа, если рядом никого нет. Поскольку для этого потребовалось бы создавать и получать сведения.
Нужно понимать, что хотя в Плероме нет мысли или информации, она тем не менее содержит или служит матрицей для многих других видов закономерностей. Такие закономерности, как инертность, причинно-следственность, связность и несвязность и т.д., имманентны (за неимением лучшего слова) Плероме. Хотя их можно перевести (снова за неимением лучшего слова) на язык мира Творения, где только и может существовать язык, материальный мир остается недоступным, остается кантовской Ding an sich, "вещью в себе", до которой невозможно дотянуться. Мы можем строить догадки, однако будь они хоть осторожными, хоть смелыми, при окончательном анализе становится ясно, что все, что мы можем сказать о Плероме, -- это лишь умозрительные построения, и такие мистики, как Уильям Блейк, откровенно отрицали ее существование.
Мы станем использовать юнговский термин Плерома как обозначение того неживого мира, который описывается физикой и который сам по себе не содержит и не делает разграничений. Однако мы, разумеется, должны делать разграничения при нашем описании этого мира.
Напротив, мы станем использовать термин Творение для обозначения той сферы объясняемого, в которой сами описываемые феномены управляются и определяются различиями, отличиями и информацией.
Хотя в этой дихотомии Плеромы и мира Творения можно усмотреть дуализм, важно ясно понимать, что они никоим образом не раздельны и не разделимы, разве только как разные уровни описания. С одной стороны, весь мир Творения существует внутри и при посредстве Плеромы, при этом использование термина Творение утверждает существование определенных организационных и коммуникативных характеристик, которые сами по себе не материальны. С другой стороны, знание о Плероме существует только в мире Творения. Мы можем встретить их только в сочетании, и никогда раздельно. Законы физики и химии в полной мере относятся к миру Творения, они продолжают действовать, однако недостаточны для объяснения. Таким образом, Плерома и мир Творения не есть отдельные сущности (субстанции), как "разум" и "материя" у Декарта. Для возникновения ментального процесса требуется упорядочение материи, создание областей, где Плерома имеет характерную организацию, позволяющую ей откликаться как на физические события, так и на информацию.
Далее, от понятия ментального процесса можно перейти к вопросу о "разуме". Если это понятие окажется полезным, можно ли далее говорить о "разумах", способных вступать во взаимодействия, в свою очередь характеризующиеся ментальностью? Определение понятия "разум" было одной из главных тем моей книги Разум и природа, где был предложен ряд критериев для опознавания "разума". Пункты этого определения прочно привязывают понятие разума к организации материальных компонентов:
1. Разум есть совокупность взаимодействующих частей или компонентов.
2. Взаимодействие между частями разума инициируется различием.
3. Ментальный процесс требует сопутствующей энергии.
4. Ментальный процесс требует циркулярных -- или еще более сложных -- детерминирующих (причинно-следственных) цепей.
5. В ходе ментального процесса результаты воздействия различий следует рассматривать как трансформанты (т.е. закодированные версии) предшествующих событий.
6. Описание и классификация вышеупомянутых процессов трансформации вскрывает иерархию логических типов, внутренне присущую феномену.
Если вы рассмотрите эти критерии, вы увидите, что они применимы ко множеству хорошо знакомых нам сложных сущностей, например животным, людям, а фактически -- к любым организмам. Они также применимы к частям организмов, имеющим определенную автономию в смысле саморегуляции и функционирования: например, отдельным клеткам и органам. Далее, вы можете заметить, что там нет требования существования четкой границы, подобной мембране или окружающей оболочке из кожи. Вы можете также заметить, что это определение включает только некоторые характеристики того, что зовется "живым". В результате, оно оказывается применимым к гораздо более широкой сфере сложных феноменов, называемых "системы", включая системы, состоящие из множества организмов, или системы, некоторые части которых живые, а некоторые -- нет, и даже системы, в которых нет живых частей. Оно описывает нéчто, что может получать информацию, и может -- посредством саморегуляции или самокоррекции, обеспечиваемой циркулярными причинно-следственными цепями, -- поддерживать истинность определенных утверждений относительно себя самого. Сочетание этих двух факторов создает зачатки индивидуальности. В отличие от камня, описываемый нами разум действительно "этот". Тем не менее, нет причин считать, что эта сущность будет сознательной или способной к самовоспроизведению, подобно разумам, входящим в число наших друзей или родственников. Данный разум скорее всего будет компонентом или подсистемой внутри большего и более сложного разума, подобно тому, как отдельная клетка может быть частью организма или индивидуум может быть частью сообщества. Мир ментального процесса раскрывается подобно вложенным друг в друга китайским шкатулкам. Это самоорганизующийся мир, где информация порождает дальнейшую информацию.
[Эта книга главным образом посвящена определенным характеристикам интерфейса [4] между Плеромой и миром Творения, а также интерфейсам между различными видами ментальных подсистем, включая отношения между индивидуумами, человеческими сообществами и экосистемами. Особо нас интересует то, каким образом наши представления о таких интерфейсах связаны с основами эпистемологии и религии. При этом мы постараемся не забывать, что поскольку с точки зрения любых человеческих целей существующее идентично доступному для знания, невозможно четко разделить эпистемологию и онтологию.]
Когда некоторым первым, первичным актом различения мы отличаем мир Творения от Плеромы, мы учреждаем науку Эпистемологию, правила мышления. И наша Эпистемология будет хорошей эпистемологией до тех пределов, пока закономерности Плеромы правильно, надлежащим образом отображаются в нашем мышлении. До тех пределов, пока наше понимание мира Творения (т.е. всей эмбриологии, биологической эволюции, экологии, мышления, любви и ненависти, человеческих организаций и т.д., -- всего того, что требует совершенно других видов описаний, нежели наши описания неживого материального мира) может беспрепятственно дедуктивно произрастать из первичного шага нашей Эпистемологии.
Я полагаю, что первые эпистемологические шаги Декарта -- разделение "разума" и "материи", а также его когито -- заложили плохие предпосылки для Эпистемологии, возможно даже в конечном счете сделавшие ее смертоносной. Я думаю, что юнговское положение о связи между Плеромой и миром Творения есть гораздо более здравый первый шаг. Юнговская эпистемология начинается со сравнения различий, а не с материи.
Поэтому я определяю Эпистемологию как науку, изучающую процесс получения знания, т.е. изучающую взаимодействие a) способности реагировать на различия и b) материального мира, в котором такие различия каким-то образом берут начало. Нас интересует интерфейс между Плеромой и миром Творения.
Существует более традиционное определение эпистемологии, гласящее, что эпистемология -- это философское исследование того, каким образом знание возможно. Я предпочитаю свое определение: исследование того, каким образом знание создается. Оно включает мир Творения в большую и предположительно безжизненную сферу Плеромы. Мое определение также напрямую определяет Эпистемологию как изучение феноменов границы раздела (интерфейса), а также как ветвь естествознания.
Позвольте мне для начала упомянуть базовую характеристику интерфейса между Плеромой и миром Творения, что, возможно, поможет определить направление дальнейших размышлений. Я имею в виду то общее обстоятельство, что интерфейс между Плеромой и миром Творения есть пример контраста между "картой" и "территорией". Можно сказать, это первичный и самый фундаментальный контраст. Это тот контраст, к которому когда-то привлек внимание Альфред Коржибский (Korzybski, 1941), и который остается базовым как для всех здравых эпистемологий, так и для Эпистемологии.
Любой человеческий индивидуум, как и любой организм, имеет свои личные привычки создания знания. Равно, любая культурная, религиозная или научная система культивирует определенные эпистемологические привычки. Эти индивидуальные или локальные (узко-местные) системы здесь упоминаются как "эпистемологиии", с маленькой буквы "э". Уоррен Мак-Каллох говорил, что у людей, претендующих на обладание прямым знанием, т.е. на отсутствие эпистемологии, эпистемология есть, но просто очень плохая.
Задача антропологов -- сравнить между собой многочисленные и разнообразные системы и, возможно, выяснить цену, которую путаные системы платят за свои ошибки. Увы, большинство узко-местных эпистемологий, как личных, так и культурных, постоянно ошибается. Они путают карту с территорией и ошибочно полагают, что правила вычерчивания карты внутренне присущи природе территории, изображаемой на карте.
Нижеследующие принципы правильного мышления и коммуникации относятся к свойствам карт, т.е. свойствам ментального процесса, поскольку в Плероме нет ни карт, ни имен, ни классов, ни их членов.
Карта -- это отнюдь не территория.
Имя -- это отнюдь не поименованная вещь.
Имя имени -- это отнюдь не имя. Вы помните разговор Алисы с Белым рыцарем из кэрроловской Алисы в Зазеркалье? Алисе надоело слушать песни, и когда ей предлагают послушать еще одну, она спрашивает, как она называется. «Название песни называется "Глазки трески"» -- отвечает Белый рыцарь. «Вот, значит, как называется эта песня» -- говорит Алиса. «Нет, ты не поняла, -- говорит Белый рыцарь, -- это не название песни, это название названия». [5]
Член класса -- это отнюдь не класс (даже если в классе всего один член).
Класс не может быть членом самого себя.
В некоторых классах нет членов [в математике такие классы или множества называются "пустыми" -- прим.пер.]. (Если, например, я заявляю: «Я никогда не читаю то, что напечатано мелким шрифтом», то класс событий, заключающихся в прочтении мной мелкого шрифта, пуст.)
В отличие от Плеромы, в мире Творения есть только имена, карты и имена отношений. И тем не менее, имя имени -- это не имя, а имя отношений -- это не отношения даже тогда, когда отношения между A и B относятся к тому типу, на который мы указываем, когда говорим, что A -- это имя B.
Эти ограничивающие условия неизменны и непреложны. Их истинность необходима, и их признание дает что-то вроде свободы, или, если хотите, является необходимым условием мастерства. Будет интересно сравнить их с другими базовыми компонентами Эпистемологии, например, Вечными истинами бл. Августина или архетипами Юнга, и посмотреть, как они соотносятся с интерфейсом.
Бл. Августин был не только богословом, но и математиком. Он жил в городе Гиппо Региус в Северной Африке [6] и был, вероятно, скорее семитом, чем индоевропейцем, что в данном контексте означает, что он был в прекрасных отношениях с алгебраической мыслью. Как я понимаю, именно арабы привнесли в математику понятие "любой", таким образом создав алгебру, которую мы по-прежнему называем арабским словом "аль-джебр".
Эти истины были довольно простыми утверждениями, и здесь я обычно цитирую Уоррена Мак-Каллоха (McCulloch, 1965), которому я многим обязан:
Услышьте громоподобный голос этого святого, доносящийся до нас из V в.: «7 и 3 равно 10; 7 и 3 всегда было равно 10; никак и никогда 7 и 3 не было ничем, кроме 10; 7 и 3 всегда будет равно 10. Я заявляю, что эти нерушимые истины арифметики обязательны для всех, кто рассуждает».
Вечные истины бл. Августина были сформулированы прямо и грубо, но, я думаю, он согласился бы и с более современными версиями. Например такой: уравнение X+Y=Z разрешимо и однозначно разрешимо (есть только одно решение) для любых значений X и Y, при условии, что имеется согласие в отношении всех шагов и операций. Если "количественые величины" соответствующе определены, и если "операция сложения" соответствующе определена, то уравнение X+Y=Z будет однозначно разрешимо. И Z будет иметь ту же природу, что и X и Y.
Однако насколько же велика дистанция от прямого заявления "7+3=10" до наших осторожных обобщений, подстрахованных определениями и условиями! В определенном смысле, мы перетянули арифметику на другую сторону линии, отделяющей мир Творения от Плеромы. Это утверждение больше не имеет привкуса обнаженной истины и выглядит как артефакт, продукт человеческой мысли, причем мысли конкретных людей из конкретной эпохи и культуры.
Значит ли это, что Вечные истины бл. Августина -- это только сопутствующие продукты специфических идей или обычаев, взращиваемых в различные эпохи в различных культурных системах?
Я антрополог и по профессии, и по образованию, и идея культурного релятивизма -- это часть антропологической ортодоксии. Однако насколько далеко может заходить культурный релятивизм? Что сторонник культурного релятивизма может сказать о Вечных истинах? Не уходит ли арифметика корнями в неизменный скальный грунт Плеромы? И как вообще можно говорить о таких вещах?
Есть ли вообще такой предмет исследования, как Эпистемология, с большой буквы "Э"? Или все сводится к узко-местным и даже личным эпистемологиям, любая из которых так же хороша и так же верна, как и любая другая?
Вопросы такого рода возникают при попытке рассмотрения интерфейса между Плеромой и миром Творения, и ясно, что арифметика располагается очень близко к этой границе.
Эти вопросы не следует отвергать как "абстрактные" или "интеллектуальные", и потому лишенные содержания. Эти абстрактные вопросы ведут нас к вещам, напрямую затрагивающим людей. Вопросы какого рода мы задаем, когда спрашиваем: "Что такое ересь?" или "Что такое таинство?" Это глубоко человеческие вопросы. Для миллионов людей это вопросы жизни и смерти, здравомыслия и безумия, и ответы на них (если они вообще есть) скрыты в парадоксах, порождаемых границей между миром Творения и Плеромой, той линией, которую гностики, Юнг и я ставят на место картезианского разделения разума и материи. Эта линия поистине является мостом или путем прохождения сообщений.
Возможно ли заблуждаться на уровне Эпистемологии? Заблуждаться в самых основах мышления? Христиане, мусульмане, марксисты (и многие биологи) говорят "да". Они называют такие ошибки "ересью" и приравнивают их к духовной смерти. Другие религии: индуизм, буддизм, прочие откровенно плюралистические религии словно не знают этой проблемы. Возможность Эпистемологической ошибки не знакома их эпистемологиям. В нынешней Америке практически ересью считается мнение, что основания мышления имеют какое-то значение; считается, что подвергать людей анафеме за Эпистемологические ошибки -- недемократично. Если религии имеют отношение к Эпистемологии, то как объяснить тот факт, что в некоторых понятие "ересь" есть, а в некоторых -- нет?
Я думаю, что эта история уходит вглубь времен к самой изощренной религии из всех известных -- к пифагорейству. Как и бл. Августин, пифагорейцы знали, что некоторые из корней Истины (не все) находятся в нумерологии, в числах. История эта довольно неясная, вероятно потому, что нам трудно увидеть мир глазами пифагорейцев. Произошло, как будто, следующее: египетская математика была чистой арифметикой, всегда конкретной, так и не сделавшей скачка от "7+3=10" к "X+Y=Z". В их математике не было ни дедукции, ни доказательств в нашем понимании. У греков доказательства появились примерно в V в. до н.э., однако простая дедукция была не более, чем игрушкой до открытия доказательства невозможности методом reductio ad absurdum. У пифагорейцев был ряд теорем (в наше время в школе их не проходят) об отношениях четных и нечетных чисел. Высшей точкой этого ряда было доказательство, что гипотенуза равнобедренного прямоугольного треугольника с единичными катетами несоизмерима, т.е. что √2 не может быть выражен отношением никаких целых чисел, или же что не существует рациональной дроби, квадрат которой был бы равен 2 [7].
Это открытие произвело на пифагорейцев ошеломляющее впечатление и стало их центральной тайной (но почему тайной?), эзотерической доктриной их религии [8]. Их религия была основана на дискретности последовательности музыкальных гармоник, что демонстрировало, что дискретность, несомненно, реальна и прочно обоснована строгой дедукцией.
А теперь они столкнулись с доказательством несуществования. Дедукция сказала "нет".
Как эту историю вижу я, с этого момента нельзя было не "верить", не "видеть" и не "знать", что противоречия между общими положениями высокого уровня всегда ведут к умственному хаосу. С этого момента понятие о ереси (представление, что Эпистемологическая ошибка может быть смертоносной) стало неизбежным.
Весь этот пот, слезы и даже кровь были пролиты по поводу весьма абстрактных утверждений, Истинность которых, как кажется, и известном смысле лежит вне человеческого разума.
Как кажется мне, утверждения, интересовавшие бл. Августина и Пифагора, и которые Августин назвал Вечными истинами, в известном смысле скрыты в Плероме и только ждут, пока какой-то ученый их обозначит. Если, например, человек пересыпает чечевицу или частицы песка из одного сосуда в другой, он не пересчитывает эти частицы, однако внутри массы этих частиц по-прежнему верно, что "7 песчинок + 3 песчинки = 10 песчинок". Или же непременно станет верным, если кто-то внедрится туда и посчитает (возможно, это мог бы сделать для нас призрак епископа Беркли [9], дабы убедиться, что истина неизменна, есть там мы, или нет).
В этом смысле в Плероме есть множество безымянных закономерностей, готовых быть обнаруженными. Однако в отсутствие организмов, для которых различия небезразличны, некому провести разграничения и различия, нужные для анализа. (Епископ Беркли забыл о траве и белках в лесу, для которых звук падающего дерева небезразличен и наделен смыслом.)
Я хочу предельно прояснить контраст между закономерностями Плеромы и закономерностями, существующими внутри ментальных и органических систем, а именно неизбежными ограничениями и паттернами ментального процесса, например, кодированием и логической типизацией.
Знаменитый двойной вопрос Уоррена Мак-Каллоха "Что есть число, коль скоро человек может его знать, и что есть человек, коль скоро он может знать число?" (McCulloch, 1965) приобретает совершенно другую окраску и порождает новые трудности, если мы заменим совершенно безличное понятие "числа" на некую архетипическую сущность. Юнговские архетипы претендуют на то, что могут выходить за границы узко-местных понятий, однако они категорически принадлежат к миру Творения.
Что есть отец, коль скоро мужчина, женщина или ребенок могут его знать, и что есть мужчина, женщина или ребенок коль скоро они могут знать отца?
Позвольте мне предложить вам пример, который в полевой антропологии мы назвали бы аборигенным текстом. Это -- ключевое положение некоторой культуры:
Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твое.
В этом отрывке скрыто столько эпистемологии, что разбираться с ней можно очень долго.
Сами эти слова благословлены -- "святятся", используя их собственное выражение, -- евангельским рассказом, согласно которому Иисус порекомендовал своим ученикам повторять эту молитву несчетное число раз (Матф. 6:9). В любой христианской службе эти слова странным образом предстают твердым основанием, на котором стоит вся структура. Эти слова -- как знакомая тема, к которой ритуал постоянно возвращается, не как к логической предпосылке, а скорее как музыка возвращается к исходной теме или фразе.
И если квази-плероматические истины бл. Августина и Пифагора имеют корни в логике или математике, здесь нам надо поискать что-то другое.
"Отче наш…"
Это -- язык метафоры, причем язык очень странный.
Для начала нам понадобятся какие-то контрастирующие данные, чтобы показать, что мы находимся в сфере эпистемологии с маленькой буквы "э". (Если вам хочется поискать абсолютную Эпистемологию среди метафор, то вам придется подняться на уровень или даже два выше…)
Когда на Бали шаман, называемый балиан, входит в состояние измененного сознания, он (или она) говорит голосом бога, выражаясь так, как это приличествует богу. И когда этот голос обращается к обычным взрослым смертным, он называет их "папа" или "мама". Ведь балийцы представляют себе отношения между богами и людьми как отношения между детьми и родителями, причем в этих отношениях боги -- это дети, а люди -- родители.
Балийцы не ожидают от своих богов ответственности. Они не чувствуют себя обманутыми, если боги капризничают. Напротив, они радуются небольшим капризам и чарам, которые демонстрируют боги, временно воплощенные в шаманах. Как это непохоже на нашего дорогого библейского Иова!
Таким образом, специфическая метафорическая связь отцовства и божественности отнюдь не является непреложной или универсальной. Другими словами, "логика" метафоры -- это нечто совершенно другое, нежели логика истин бл. Августина и Пифагора. Поймите, она не "ложна", а нечто совершенно другое. [Однако может быть так, что хотя частные метафоры имеют узко-местное значение, сам процесс создания метафор имеет более широкий смысл, более того, может быть базовой характеристикой мира Творения.]
Я хочу заострить контраст между истиной метафоры и истиной математиков, которую они преследуют довольно жестокими и бесчеловечными средствами. Позвольте мне для ясности изложить метафору в форме силлогизма. Классическая логика выделила и дала названия ряду силлогизмов, из которых наиболее известен "силлогизм в модусе Barbara" [10]. Он выглядит следующим образом:
Люди смертны.
Сократ человек.
Сократ смертен.
Базовая структура этого маленького чудовища, его скелет, строится на классификации. Сократу присваивается предикат "смертности" при помощи его идентификации как члена класса, все члены которого разделяют этот предикат.
Силлогизм метафоры выглядит совсем по-другому:
Люди смертны.
Трава смертна.
Люди -- это трава.
[Чтобы говорить о силлогизмах такого вида и сравнивать их с "силлогизмом модуса Barbara", мы назовем его «силлогизмом "в модусе травы"».] Неудивительно, что преподаватели классической логики весьма неодобрительно относятся к такому виду аргументации и называют его "предрешением основания" (affirming the consequent) [11]. Такой педантизм совершенно оправдан, если на самом деле осуждается путаница в видах силлогизмов. Однако бороться со всеми силлогизмами "в модусе травы" было бы глупо, поскольку эти силлогизмы есть именно то, из чего состоит естествознание. Мы постоянно встречаем их, когда ищем закономерности в биологическом мире.
Голландский психиатр Эйлхард фон Домарус когда-то заметил (von Domarus, 1944), что шизофреники как правило говорят и действуют на языке силлогизмов "в модусе травы". Я думаю, он также не одобрял такой способ организации знания и жизни. Если я правильно помню, он не заметил, что поэзия, искусство, сновидения, юмор и религия разделяют с шизофренией эту тягу к силлогизмам "в модусе травы".
Однако нравится вам поэзия, сновидения, психоз или нет, в общем и целом верно, что биологические данные обретают смысл и взаимосвязь через силлогизмы "в модусе травы". Вся сфера поведения животных, вся анатомия повторяющихся форм, вся биологическая эволюция -- любая из этих огромных областей внутри самой себя скрепляется воедино силлогизмами "в модусе травы", нравится это логикам или нет [12].
На самом деле все очень просто: чтобы строить силлогизмы модуса Barbara, вы должны иметь идентифицированные классы, должны иметь возможность отделить предикаты от субъектов. Однако вне языка нет ни поименованных классов, ни субъект/предикатных отношений. Следовательно, силлогизмы "в модусе травы" должны быть доминирующим видом сообщения о взаимосвязи идей в любых довербальных областях.
ЧИТАТЬ ДАЛЬШЕ
Сноски
1. В Семи наставлениях мертвым. В последующих работах, например в Ответе Иову, Юнг пользуется этими терминами так, словно относит свои архетипы к Плероме. Возможно, такое использование лучше согласуется с классической и средневековой мыслью, но мне кажется, что его ранняя манера выражаться дает более ясную основу для эпистемологии.
2. Подробнее о переводе терминов Бейтсона см. Предисловие переводчика // Бейтсон Г., Разум и природа: Неизбежное единство, М.: УРСС, 2009.
3. Традиционное название "метод проб и ошибок" может создать ошибочное впечатление, что совершение ошибок является чуть ли целью метода. Было бы правильнее говорить о "методе проб и коррекций", или еще лучше о "методе движения к успеху посредством совершения пробных действий, получения реакции, внесения коррекций и совершения новых пробных действий". Это -- циклический процесс, охваченный отрицательной обратной связью. (прим.пер.)
4. Понятие "интерфейс" (interface) двояко: это одновременно и граница раздела неких сущностей, и область контакта, взаимодействия этих сущностей. В сфере информационных технологий известно множество видов интерфейсов: аппаратные, программные, пользовательские, цифровые, аналоговые и т.п. (прим.пер.)
5. ГБ использует этот пример из Алисы, чтобы перейти от Коржибского к теории логических типов. (прим. МКБ)
6. Ныне Аннаба, Алжир. (прим.пер.)
7. Грегори заинтересовался этим вопросом под влиянием статьи Кёртиса Уилсона "К вопросу об открытии дедуктивной науки" (Wilson, 1980). (прим. МКБ)
8. Однако Платон знал о несоизмеримости диагонали квадрата и упоминает об этом в произведениях "Законы" и "Теэтет". (прим.пер.)
9. Беркли (Berkeley), Джордж (1685-1753), английский философ, епископ в Клойне, Ирландия. В "Трактате о началах человеческого знания" (1710) утверждал, что внешний мир не существует независимо от восприятия и мышления; бытие вещей состоит в их воспринимаемости. (прим.пер.)
10. Barbara, Celarent, Darii, Ferio и т.д. -- средневековые мнемонические имена для аристотелевых силлогизмов. (прим.пер.)
11. Тип ошибочного умозаключения, также известен под названиями begging the question, petitio principii. (прим.пер.)
12. ГБ развил эти соображения в ответ на критику Ником Хамфри (Humphrey, 1979) аргументации Разума и природы, которая, можно сказать, имеет следующий вид:
- Эволюция стохастична (способна достигать нового через сочетание случайности и процессов отбора);
- Ментальный процесс (например, мысль) стохастичен;
- Эволюция -- это ментальный процесс.
(прим. МКБ)