inthebalanceru

Оригинал взят у ukhudshanskiy в Еще о школе

когда-то, уж не помню когда, попала мне в руки эта книжка, насмешив сперва говорящей фамилией автора, а потом поразившая фразой, которую здесь выболдил.
отрывок привожу целиком
---
ПОПРОБУЕМ, отправляясь от того же текста, наметить контуры образа Учителя, посланного наставить своих соплеменников Слову божиему, просветить их этим Словом, обожить малых сих.
Прежде всего: чем числит себя Учитель, как понимает свое назначение, кем осознает себя, сколь самобытно его Я в передаче творческого — и, стало быть, новаторского, формотворящего — Первослова; новаторского хотя бы уже потому, что первого?
«Я ничего не могу творить Сам от себя. Как слышу, так и сужу, и суд Мой праведен, ибо не ищу Моей воли, но воли пославшего меня Отца» (5, 30).
«Если Я свидетельствую Сам о Себе, то свидетельство Мое не есть истинно... » (5, 31).
«... Я сошел с небес не для того, чтобы творить волю Мою, но волю пославшего Меня Отца» (6, 38).
«... Я пришел не Сам от Себя... » (7, 28).
«... Что Я слышал от Него, то и говорю миру» (8, 26).
«... Ничего не делаю от Себя, но как научил Меня Отец Мой, так и говорю... » (8, 28).
Обратите внимание: в этой схеме делаю и говорю не столько соотнесены, сколько приравнены. Слово полнится делом. Дело оглашается. Просматривается. Возможность воплощения Слова.
«... Я всегда делаю то, что Ему угодно» (8, 29).
Слово уплотняется от вслушивания в него — всматривания в носителя-передатчика этого слова. Носитель слова лицезрим; значит, и слово исподволь готовится к тому, чтобы и его лицезреть: «... Видевший Меня, видел и Отца... » (14, 9).
И далее:
«Разве ты не веришь, что я в Отце и Отец во мне? Слова, которые говорю Я вам, говорю не от Себя; Отец, пребывающий во Мне, Он творит дела» (14, 10). Вновь: слова-дела...
Настойчиво повторяемый — почти по всему тексту Евангелия — рефрен: я — лишь передатчик, даже не переводчик; безвольный, не творческий транслятор божиего слова, отцовского слова. Но... слова, чреватого делом и представленного все-таки мною; а во мне — Он... Учительство, если судить только по этому ряду, сведено к сообщению раз и навсегда данного, не моего, но авторского слова (автор — тот, кто послал Учителя представительствовать и свидетельствовать). Нисходящая иерархия Слова божия слушателям. Восходящая иерархия, приближающая слушателей через максимально не самостоятельного, без-вольного посредника к тому, кто первый это Слово обронил, будучи сам этим Словом. Обронил самого себя в этот мир... Сыном-посредником явился, лишь повторяющим, повторяющим и повторяющим Слово первосказанное. Такое учительство предельно пассивно, изначально не изобретательно, и, казалось бы, лишь повторяй, а результат придет сам собою. Но — не приходит...
В чем дело?
Не просто сказать сокровенное Слово в его всеобще обобщенном звуке, но сообщить его — в общительном собеседовании, и потому научить ему. Учительство Иисуса Христа явно провозглашается и евангелистом, и тем, кто передает Слово: «... Вошел Иисус в храм и учил» (7, 14). Но знанию ли учит Учитель? — «... И дивились Иудеи, говоря: как Он знает Писания, не учившись?» (7, 15). «Иисус, отвечая им, сказал: Мое учение — не Мое, но пославшего Меня... » (7, 16). Оказывается, можно знать, не учась. Ведь Учитель так и не ответил на вопрос. Разве что вновь — в который раз — отослал к первоисточнику, подтвердив свою роль ретранслятора. Правда, с одним существенным отличием: «Мое учение — не Мое... » Стало быть, и Мое тоже — ставшее Моим. Но как ставшее — посредством знания или иным, не познающим образом? Выходит, знанию не научить? Или: только ему и можно научить?.. И в самом деле: «...Не дал ли вам Моисей закона? и никто из вас не поступает по закону», — упрекает своих слушателей Иисус. Как видим, еще одна ссылка на Моисея (вспомните стих 18 Пролога — глава 1). Казалось бы, чего проще выучить закон и следовать ему? — Но... не научает. Знание не научает, хотя может быть заученным.
Учитель здесь, как мы в этом сполна убедились, осознает себя скромнейшим из скромных; безвидной тенью того, кем послан; бликом Света; сообщителем заведомо не своего.
Но слушающие слышат, несмотря на все заверения Иисуса, экстравагантные, как сказали бы недавно, диссидентские речи. Иудейские идеологи доносят: «...Никогда человек не говорил так, как Этот Человек» (7, 46). Еще бы! Не только, так сказать, «новое мышление», замешанное на, казалось бы, нарочитой, заведомо замышляемой невнятице, но и то, что иначе как безосновательной гордыней не назовешь: «Он сказал им: вы от нижних, Я от вышних; вы от мира сего, Я не от сего мира... » (8, 23).
Два образа научающего Слова: самоуничижительный и гордынно-наставляющий (по мнению тех, кому это Слово обращено). Ситуация совсем уж малоподходящая для, так сказать, нормального учебного процесса.
А пришел как свой к своим, но с такими вот речами, и при этом сказал, что не его они вовсе, эти речи, а того, кто послал... И результат воспоследовал незамедлительно: «Пришел к своим, и свои его не приняли» (1, 11). Более того: «Искали его убить».
Что же делать дальше? Продолжать или же уйти? А если продолжать, то не прибегнуть ли к иной, не познавательной, а действительно иной педагогике?
Транслятор становится демонстратором (не последовательно, а по ходу дела, конечно). Учитель творит чудеса: обращение воды в вино, возвращение зрения слепому, воскрешение Лазаря, насыщение множества народу всего лишь пятью хлебами... Чудеса, как и надлежит чудесам, производят впечатление; но куда убедительней — земные, практического свойства, воплощения, укрепляющие очевидцев, так сказать, физиологически: «...Вы ищете Меня не потому, что видели чудеса, но потому, что ели хлеб и насытились...» (6, 26). Одного видения мало — потребно физическое чувствование. Слово продолжилось в деянии доносящего это Слово. В личном деянии, о котором пославший внятно и не помышлял.
Умыв своим начинающим ученикам ноги, Иисус сказал: «...я дал вам пример, чтоб и вы делали то же, что я сказал вам» (13, 15). В ход пошли примеры, совсем не чудесные поступки-дела, воплощающие отзвуки божественного Слова. Его овеществленное, видимое эхо. Наглядная, если можно так выразиться, агитация. Но агитация деянием, действием, поступком. Жестом: не божественным — человеческим... Если даже Слову научить нельзя, то личному действию, в котором это слово призвано продлиться, нельзя тем более. Но Слово — сверху, а действие — вдоль, в одной горизонтали, от Учителя к ученикам. При этом действие самоценно, лично, индивидуально; но божественно про-свещено, потому что — от божиего сына; а лично — потому что от человека. Богочеловечество — это чудо из чудес — тщится сопрячь, co-единить и то, и другое; воплотить в учительской акции словопередачи.
Учеников прибавляется...
В который раз повторив ученикам своим: «Я исшел от Отца и пришел в мир, и опять оставляю мир и иду к Отцу» (16, 28), Учитель услышал наконец столь жданный ответ: «...вот теперь Ты прямо говоришь и притчи не говоришь никакой» (16, 29).
«Теперь верим, что ты знаешь все и не имеешь нужды, чтобы кто спрашивал Тебя, посему веруем, что ты от Бога исшел» (16, 30).
На все это Иисус ответил им: «...Теперь веруете?» (16, 31). Риторическим, но вопросом.
В этом диалоге вновь всплывает тема знания — теперь уже взаимного знания. Но — странное дело! — основанного на... вере, прошедшей испытание личными поступками, житейскими примерами и, как водится, чудесами.
Теперь уже можно начинать урок содержательный, сообщив смысл передаваемого Слова. Но прежде: «... если пребудете в слове Моем, то вы истинно мои ученики» (8, 31). Обратите внимание: «Моем слове». Может быть, впервые так внятно и определенно. Какое же оно, это слово? — «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга» (13, 34).
«По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (13, 35).
Обратите и здесь внимание вот на что: «Заповедь новую даю вам...» «Слово Мое», «заповедь новая». Иная — вовсе не смиренная и боголюбивая — позиция. Но... человеколюбивая. Любовь — «единственная новость, которая всегда нова» (если чуть-чуть перефразировать Бориса Пастернака). Она, эта новость, именно в силу своей потрясающей новизны на две тысячи лет как раз и станет по глубочайшей своей сути истинно традиционной, потому что только новое имеет традицию.
И здесь же, неподалеку от этого места Евангелия от Иоанна, — совсем иной наш Учитель: одинокий и молящий, несчастнейший из всех, какие есть на свете, несчастных. Вот что он говорит: «...Отче! Избавь Меня от часа сего! Но на сей час Я и пришел» (12, 27).
(Здесь из наших современников ближе всего оказывается вновь Борис Пастернак:
Если только можно, Авва Отче,
Чашу эту мимо пронеси!
«Если только можно...» Но... не пронес. Один на один: с миром, богом, самим собой. И с самим собой — с особенной силой. Сам себе — всё: и учитель, и ученик. И тогда не урок вовсе, а лично выпестованная жизнь.)
Итак, пришел по предопределению, как и предусмотрено Отцом, чтобы учить божиих чад. Но по собственной воле — пусть по слабой, но воле — просит избавить от часа сего. Всесильный, но лишенный личной самобытности Учитель, несущий миру не свое — Божие — слово, и сирая былинка, но зато само-бытно и лично плачущая избавить... Жест беспомощности завершается последним в этой жизни актом — смертным поступком, искупительной жертвой: предопределенно волевым, наичеловеческим, ставшим учительским примером на века; но таким примером, научить которому нельзя. Следовать и подражать этой жизни — да (жизнь Франциска), а научить — нет!
Учительство, потерпевшее поражение? — «... В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир» (16, 33), потому что «Я открыл имя Твое человекам, которых Ты дал Мне от мира; они были Твои, и Ты дал их Мне, и они сохранили слово Твое» (17, 6), — говорит Учитель в своем богочеловеческом качестве, в своей двухприродности, о конечном результате своего учительства. Столь же «двуприроден» и этот Урок, длящийся и поныне.
Конечно, научились-поверили лишь некоторые. Это мы знаем.