(сурово, дальше будет легче)
Просто это очень остро чувствуется: за пусть даже мимолетными отношениями Веденеева что-то стоит. И это боль... (Из отзывов читателей)

Люди часто говорят: Бог наказал. Но Бог никого не наказывает, потому что Его, строго говоря, нет. Бога создают идолопоклонники, которые поднимают на щит какое-то его имя, чтобы поклоняться ему. Так и устроена вся вульгарная религиозная или атеистическая литература – речь в ней идет только об идолах, созданных людьми – хоть запуганными, хоть отвязными.

Бог предстает в мире в виде Закона. Закон обеспечивает существование этого мира – начиная от микромира и кончая метагалактическими масштабами, а также просто мира людей. Поэтому наказать себя человек может только сам – относительно этого Закона. А человек называет проявление Закона в своей судьбе волей и карой Бога.

Возьмем некоего человека, который в свое время долго и тщательно исследовал, постигал, пытался понять и реализовать смысл слова Закон. Этот процесс называется джняна – знание, а результат – истина, которая приходит к человеку как пустота – безотносительность и беспричинность. Получив истину, человек может ее и потерять – выбросить, разрушить, отречься от нее. Но пусть он не отказался от истины. Одно из ее важнейших положений: Закон и Писания даны, чтобы помочь другим людям, как ты помог себе, в них есть реальная основа для этого. И потому наш герой просто вынужден обсуждать эти темы с другими – с кем-то одним или со многими, - говорить о том, что ему теперь известно, оперируя точными категориями. Человек, нашедший такие истины, не будет лгать – за каждое свое слово он даст ответ. Будучи приняты другими, эти истины с гарантией помогут другим – для того они и даны, они не могут быть неверными.
( Read more... )

5. Ни вера в сверхъестественное, ни механицизм (ГБ)

Раньше, чем попытаться понять, что это такое -- считать что-то священным, нужно обозначить некоторые препятствия на этом пути. В такой дискуссии каждый оратор должен прояснить свою позицию не только в отношении религии и священного, но также в отношении множества вопросов, связанных с фундаментальными предпосылками нашей цивилизации.

[Возможно, за той эпистемологической растерянностью, в которой мы все сегодня пребываем, вызревает новое решение проблемы разум/тело. Первый шаг в этом направлении -- это юнговское различение Плеромы и мира Творения, в котором разум видится как организационная характеристика, а не как отдельная "субстанция". Материальные объекты, входящие в домашнюю отопительную систему, -- включая сюда и жильца -- организованы таким образом, чтобы поддерживать определенный ментальный процесс, т.е. реагировать на температурные различия и самокорректироваться. Такой подход, рассматривающий ментальное как организационное и доступное для изучения, однако не сводящий его к материальному, позволяет развить монистическое и объединяющее мировоззрение. Одной из ключевых идей, выработанных около пятнадцати лет назад на конференции "Сознательное намерение и человеческая адаптация" (см. Bateson M.C., 1972) была та, что все религии и многие другие виды философских систем можно рассматривать как решение (хотя бы частичное) проблемы разум/тело; как решение того вновь и вновь возникающего вопроса, каким образом материальные объекты могут выказывать или реагировать на такие качества, как красота, ценность или цель.] Среди способов думать о проблеме разум/тело, есть много таких, которые я считаю неприемлемыми. Они неизбежно порождают множество суеверий, которые, как кажется, распадаются на два класса.
( Read more... )

Я думаю, первым, кто это ясно понял, был Гёте. Он заметил, что если вы рассмотрите капусту и дуб, два довольно разных организма, однако оба -- цветущие растения, вы обнаружите, что способ говорить об их сходстве отличается от общепринятой манеры выражаться. Ведь мы говорим так, словно мир Творения -- это Плерома, мы говорим о "вещах", в данном случае о листьях или стеблях, и пытаемся их определить. Но Гёте обнаружил, что "лист" определяется тем, что растет на стебле и имеет почку в своей пазухе (угле, образованном листом и участком стебля, к которому лист прикреплен). А то, что выходит из этой пазухи (из этой почки) -- это снова стебель. Правильные единицы описания -- это не лист и стебель, а отношения между ними.

Эти соответствия позволяют вам взять другое цветущее растение, например, картофель, и понять, что часть, которую вы едите, в действительности соответствует стеблю.

( Read more... )

Отче наш, сущий на небесах! да святится имя Твое.

Разумеется, мое утверждение, что любая довербальная и невербальная коммуникация зависит от метафор и/или силлогизмов "в модусе травы", не означает, что любая вербальная коммуникация является (или должна быть) логической и не-метафорической. Метафоры пронизывают собой весь мир Творения, поэтому любая вербальная коммуникация неизбежно содержит метафоры. Когда метафора облечена в слова, она дополнительно получает те свойства, на которые способна вербальность: возможность простого отрицания (на довербальном уровне "не" отсутствует); возможность классификации; возможность отделения предиката от субъекта; возможность эксплицитной маркировки контекста.

И наконец -- возможность с помощью слов совершить прыжок от метафорической и поэтической модальности к сравнению. То, что Вайхингер (Vaihinger) называет "коммуникация в модальности как если бы" становится чем-то другим, когда это "как если бы" присутствует в явном виде. Попросту говоря, такая коммуникация становится прозой, и тогда надо точно соблюдать все ограничения, предписываемые силлогизмами, которые так любят логики.

Иисусова молитва могла бы тогда иметь следующий вид:

    Да будет так, как если бы был ты или что-то эдакое, живое и обладающее личностью. Если это так, возможно, было бы уместно обратиться к тебе в словах.
    Поэтому, хотя ты и не мой родственник (ведь ты только как если бы существуешь), и пребываешь, так сказать, в другой плоскости (на небесах)... и т.д. и т.п.

И как мы знаем из культурной антропологии, творческая сила человеческого разума способна и на такие крайности. Что самое удивительное, сама такая крайность может стать религией -- например, среди бихевиористов. Используя ныне модную метафору, правое полушарие может аплодировать прозаической, осторожной логике левого и черпать в ней утешение [13].

Акт перевода -- из "модуса травы" в модус Barbara, из метафоры в сравнение, из поэзии в прозу -- сам может стать таинством, священной метафорой для определенной религиозной позиции. Войска Кромвеля носились по всей Англии, отбивая статуям в церквях носы, головы и гениталии в порыве религиозного рвения. Чем одновременно подчеркивали свое полное непонимание связи метафорического и священного.

Я много раз говорил, что протестантское истолкование слов "это моя Плоть, это моя Кровь" заменяет их на что-то вроде "это символизирует мою Плоть, это символизирует мою Кровь". Такое истолкование изгнало из [протестантской] Церкви ту часть разума, которая создает метафоры, поэзию и религию, т.е. ту часть разума, которой как раз самое место в Церкви. Однако избавиться от нее нельзя. Нет сомнений, что своими актами вандализма, в ходе которых они отбивали метафорические гениталии как если бы они были "настоящими" в левополушарном смысле, войска Кромвеля творили свою собственную жуткую поэзию.

Какая путаница! Нельзя просто отвергнуть за ненужностью логику метафоры и силлогизм "в модусе травы". Ведь силлогизм модуса Barbara не мог иметь применения в биологическом мире до изобретения языка и отделения субъектов от предикатов. Другими словами, дело выглядит так, что вплоть до последних ста тысяч, максимум одного миллиона лет в мире не было силлогизмов модуса Barbara, а были только бейтсоновские, и все же организмы нормально существовали. Им удавалось так выстраивать себя в ходе собственной эмбриологии, чтобы иметь два глаза, по одному с каждой стороны носа. Им удалось так выстроить себя в ходе эволюции, что у лошади и человека есть общие предикаты, которые зоологи сегодня называют гомологии. Становится очевидно, что метафора -- это не просто поэтический образ, не вполне ладящий с логикой. Это фактически та логика, на которой построен биологический мир. Это главная характеристика и скрепляющий клей того мира ментального процесса, набросок которого я попытался вам дать.


Сноски

13. Можно предположить, что что-то в этом роде поддерживает Ричарда Докинза (во всех прочих отношениях замечательного ученого) в его яростных нападках на религию. Если его концепцию "эгоистичного гена" и трудно оспорить с точки зрения науки, гораздо труднее понять, что в ней можно найти привлекательного. (прим.пер.)

На бензоколонке встретилась с невежливым мужчиной. Попытался влезть впереди меня, обозвал незаслуженно, и вообще хамил. В ответ сказала ему тихо и нежно:
- А я вас сейчас задушу на законных основаниях!
- На каких это основаниях? - возмутился мужчина.
- Я - гражданка Российской Федерации.
- И что? Это дает вам право?..
- А вы что, газет не читаете? - спросила я и улыбнулась.

Мужчина почему-то сел в свой автомобиль и сдал назад. Перед тем, как уехать, решила сгладить произведенное впечатление. Подошла к его окошку, наклонилась и сказала:
- Ну простите! У меня труп в багажнике, а на улице такая жарища... Я очень спешу! Спасибо за понимание.

Сознательный толчок, шок — один из базовых терминов, используемых в гурджиевской работе. Но как это обычно и происходит, исходный смысл всех слов постепенно стирается и мы начинаем использовать их чисто механически, не пытаясь даже спросить себя, действительно ли мы понимаем, о чём речь, и можем ли соотнести их смысл с собственным опытом? Абстрактно, я могу рассуждать, скажем, о первом или втором сознательном толчке, но, вне непосредственного переживания, это будет лишь очередная бесполезная попытка дать ещё одно определение или навесить очередной ярлычок.

Чтобы от этих рассуждений была какая-то польза, во-первых, надо попробовать рассмотреть все свои связанные с данным понятием ассоциации, выделить основные и отбросить бесполезные... А во-вторых, если это возможно, постараться обнаружить их связь с реальным переживанием. Такую связь, которая поможет мне понять подлинное значение слова "шок", в качестве рабочего термина.

Одной из самых ярких ассоциаций, связанных со словом "шок", переживание которой знакомо многим, является электрошок, возникающий при случайном прикосновении к оголённым проводам под напряжением. Крайне неприятное ощущение, от одной мысли о котором внутренне содрогаешься от чувства близкой опасности... Но что при этом реально происходит? Внезапно, в наше планетарное тело попадает заряд одной из форм электричества. Ток, возникающий от действия этого заряда, протекает до тех пор, пока сохраняется контакт. Внимание резко фокусируется на ситуации и формируется ощущение некой ограниченной пробуждённости, фиксирующей переживание (поэтому мы и сохраняем живую память о таких случаях).

Ещё одна, объективно полезная, ассоциация со словом шок — когда мы вдруг видим или слышим нечто, нежданно врывающееся в наш привычный образ мыслей, взрывающее и переворачивающее в нас всё, что считалось незыблемым. По сути, я чувствую это практически так же, как и удар тока — нечто электрическое, затрагивающее меня всего целиком. И если я не пытаюсь от такого поразившего меня "шоком" переживания заслониться очередным забором слов, форм и концепций, а просто наблюдаю, одновременно ощущая своё присутствие и пытаясь согласовать свои чувства и мысли, я могу постичь что-то новое.

Но что за процессы происходят в моих мыслях, моих чувствах и моём теле непосредственно в момент такого шока? Весьма интересная задача, особенно в плане связи законов троичности и семиричности... Если я буду способен наблюдать это и увидеть их работу в действии, это безусловно должно помочь мне лучше понять и сам принцип работы Закона Октав, поскольку в нём то "нечто новое", что должно привноситься в точках "интервалов" октавы, как раз характеризуется как "шок" или "толчок", да и фактически является именно шоком.

В этой связи, довольно интересно вспомнить( о так называемом процессе... )

Каково моё намерение, каково моё решение? Обычно я никогда не принимаю собственного решения, куда направить мой интерес. Но сейчас я решил, что этот мой интерес должен следовать в направлении моего внутреннего мира, пытаясь войти в контакт с ним и удерживая на нём часть моего внимания. Задача эта на поверку оказывается весьма трудной. Я уже осознаю, что мне предстоит тяжелейшая борьба — моё решение здесь не в счёт, оно ничего не стоит; мысли мои неосознанно и дико скачут во все стороны; большая часть меня с готовностью следует чему угодно. И мне приходится ежесекундно поддерживать своё решение, чтобы не потерпеть поражение.

Я пытаюсь поддержать своё усилие желанием стать серьёзнее, произнося про себя, как молитву: "Я хочу быть серьёзным", взвешивая каждое слово... Я пытаюсь серьёзно смотреть на свою жизнь, как на нечто, лишённое цели, смысла и реальности. Мы не живем из чего-то подлинно живого внутри себя, того, что действительно может быть названо 'Я'. Нашими действиями в жизни руководит нечто, что в один момент полагает одно, а уже в следующий делает совершенно другое. Если я смогу стать немного более серьёзным, я одновременно смогу приступить и к подготовке моего внимания.
Эта работа подразумевает прежде всего необходимость прийти к нашей реальности, жить в чём-то подлинном внутри себя, в сущности, а не только в вечном вращении колёс мнений и влияний. Но такая задача требует специальных тонких инструментов высокой точности. Попытки взять её одними голыми руками, своими грубыми пальцами, заранее обречены на провал. И фундаментальным смыслом всех наших усилий является приобретение и совершенствование самого главного инструмента, нашего внимания.

Внимание всегда можно измерить — подобно вину или шёлку. Аналогично тому, как в нас бывает много глупости или разума, также и внимание может быть очень грубым, но может быть утончённым и эластичным. Когда в разговоре я пытаюсь передать нечто собеседникам, для этого требуется определённое количество внимания. В какие моменты я осознаю, что уделяю внимание или (используя известное выражение) плачу вниманием?

Постепенно я начинаю осознавать, как работает внимание — осознавать, когда я хочу, желаю, решил уделить внимание. Но трудно уделять внимание самому себе таким образом, что это будет одновременно удерживать меня в стороне от чужих мыслей и чувств, чтобы непосредственно ощущать и чувствовать жизнь через внимание. Ощущение есть жизнь, ощущение есть внутренняя энергия. В самом начале его восприятие ещё так мало, так мимолётно. Но мы можем прийти к такому моменту, когда начнём воспринимать всю полноту жизни через ощущение. Когда мы начинаем работу, мы пусты и долгое время ещё мы остаёмся пустыми.

Быть пустым — очень плохое положение вещей. Но у нас никогда не было ничего другого, за исключением, возможно, того состояния, когда мы были ещё детьми, но мы уже не помним этого. Если я перестаю думать, то есть перестаю быть связанным со своими мыслями, я буду испытывать ощущение пустоты. Именно поэтому люди постоянно что-то слушают или читают новости, etc — потому что за пределами всего этого царит пустота. Но что это значит? Неужели там действительно пустота? Как же так, ведь жизнь идёт? И я живой, хоть я могу и не ощущать этого. Но я знаю, что я живой. Я знаю это в голове, но чувствую ли я, ощущаю ли я это?

(  На самом деле, мы не пусты... )

Випашьяна в дзогчен становится процессом интеграции непосредственного осознания с движением. В этом соединении исчезает различие между осознанием и движе­нием. Мы совершаем движение не потому, что приняли решение сделать нечто; это двойственное поведение, ограничивающее нашу свободу. Но, соединяя разум и действие, мы становимся самим дви­жением. Действие становится спонтанным, ему не предшествует мысль или намерение. Но в то же время оно не слепое и не бессоз­нательное; в нем содержатся жизненность и полное осознавание. Танец Видьядхар — это не просто спонтанная игра энергии. Это также и "танец осознанности".

Даже пребывая в состоянии самадхи, мастер, достигший реализации (сиддха) мо­жет ходить, говорить, думать, рассуждать и делать все необходи­мое. Но, в отличие от обычных существ, он делает это с полным осознанием. При этом сиддха не просто в блаженстве переживает все происходящее, едва осознавая, что его окружает, подобно нар­коману, накурившемуся гашиша. Он точно и ясно воспринимает мир и свои действия в нем, видя их подобие отражениям в зерка­ле. Вся активность сиддха вращает­ся вокруг одного центра притяжения, этого неповторимого состо­яния истинного Осознания. Он движется по миру, подобно опытному танцору, стремительно летящему в танце сквозь много­людный зал, никогда не спотыкаясь, ни разу не задев окружаю­щих, постоянно осознавая все происходящее вокруг него.

Ригпа — это разумность, находящаяся за пределами как рассуждений (dpyad-pa), так и самого интеллекта (blo-gros). Целью всех прак­тик Дзогчена является умение сохранять внимательность и дей­ствовать разумно в любых ситуациях. В состоянии высшего созер­цания с максимальной эффективностью действуют как рассудок, так и интуиция. Состояние Дзогчен полностью свободно от всякой неясности, проистекающей из бессознательных импульсов настоя­щей и прошедших жизней. Это состояние, являющееся центром вся­кого существа, характеризуется двумя качествами: пустотностью и ясностью. Пустотностью — в силу полной открытости и отсут­ствия пределов и ограничений, когда все возможности присутству­ют одновременно. Ясностью же в силу того, что в нем присутствует не только ясная лучезарность, но также и разум.

Из комментариев на текст Патрула Ринпоче "Особые наставления Премудрого и Славного Царя"

Если я хочу понять себя, прежде всего я должен обладать умом, способным к наблюдению без искажения. Это требует от меня полного внимания, которое возникает лишь при появлении реальной потребности узнать, когда ум откладывает в сторону всё для того, чтобы наблюдать. Я никогда не наблюдаю себя в действии. Никогда не вижу своего механического функционирования, а тем более не вижу своей тяги к механическому действию. Мне необходимо увидеть и осознать все окольные пути внутренней механики, препятствующие моему желанию наблюдать себя. Этот вид наблюдения есть начало самопознания.

Я желаю осознать каждую мысль и каждое чувство в себе, но внимание моё постоянно блуждает. Ни одна мысль не является законченной, ни одно чувство не получает завершения. Мои мысли скачут, мои чувства вертятся туда-сюда между случайными вещами, призываемые ими, подобно безвольным рабам. В этом непрерывном движении я не в состоянии обнаружить какое-либо глубокое значение этих мыслей или этих чувств. Мои реакции должны замедлить свой ход. Но как?

Я не могу подобное спустить просто указом сверху. Это лишь создаст конфликт и подорвёт само усилие. И всё же, когда я концентрируюсь для того, чтобы видеть, такое действие само по себе замедляет скорость этих реакций. Когда внимание не затронуто никаким словом или образом, пребывает за пределами всего известного, моё чувство замедляется. Есть краткий миг перед появлением реакции, в котором я могу разглядеть возникновение моих мыслей и чувств. Я вижу их как факты. Впервые я понимаю, что представляет собой этот "факт" — нечто, что сам я не в состоянии изменить, чего я не могу избежать, нечто что просто есть. Это правда!

Поскольку моим единственным интересом является увидеть, я не вмешиваюсь. Что постепенно открывает мне подлинное значение всех этих мыслей и чувств. Истина утверждается во мне и обретает всемогущество. В этом состоянии моё знание остановлено; есть только поиск. Как могу я познать живую вещь? Только следуя ей. Чтобы познать Себя, я должен быть с Собой. Я должен следовать ему.

( Занять позицию наблюдателя... )